Руслан Гавальда

Последние дни самоубийцы.

(исторический роман!)

I. Губернаторы

Жил-был на свете товарищ Гоголь. Жил и никому не мешал. Не мешал совершенно, и это только из глупости однажды два губернатора, завидев его в одном из трактиров, тут же его узнали и сделали вид, будто бы он им ненавистен.

– Этот человек написал престранную пиэсу? – осведомился один у второго, заподозрив Гоголя в том, что он именно Гоголь.

– Изумительно похож! – ответил ему второй и добавил, – Он, он сию рукопись нацарапал!

И оба губернатора сочли русского писателя чрезвычайно опасным человеком. И определили втихаря ему место в ссылке. А потом сели отобедать, как полагается, после принятия трудных решений.

Гоголь ничего этого не видел и не слышал. Не видел и не слышал в точности также, как и обсуждавшие и осуждавшие его персону личности сочинений его ни разу в руки не брали. И в театры посмотреть на них не ходили.

Просто был слух, а кому не лень поддержать его и посудачить? Тем более, в России, которую Гоголь так любил, всегда так: как обычно и в те времена и до сих пор – умный человек, образованный, пишущий не бульварные романы, а романы на века – тот человек опасный вольнодумец! Революционер и враг. Не народа, ибо народ в России в последнее время не читающий, а гогочущий, но правительства. Хотя и цензуры нет. Да и ничего, кроме глупых занятий всегда не тем, чем надо, в этой стране нет.

II. Ложь г-на Щ-на

Губернаторы опосля обеда так и остались в том тухлом городке, где располагался трактир в котором решил перекусить Гоголь, а герой наш Николай Васильевич весело, с анекдотами, которые он рассказывал своему рыжебородому путнику, двинулся по России дальше.

Вроде бы черт его побрал, этого Гоголя, имея слабое здоровье, мотаться по России? Черт бы его побрал писать по-русски, ежели он любил песни малороссийские и украинскую грамматику знал лучше во много раз, нежели язык грамматики на котором написал этих пресловутых «Ревизора», «Диканьку» и прочие вещи за кои теперь его так возлюбили здесь и носили на руках?

Оказывается, Николай Васильевич любил Москву. Хорошо и радостно тут было его душе и по климату, и по культуре, и, в данное время, по деньгам. Конечно, он мог отправиться куда-нибудь там, в Рим, или еще куда-нибудь к черту на кулички, но решительно надумал остаться здесь. Поселиться в имении графа Толстого, ибо Гоголь постоянной регистрации и прописки не имел, как бомж, а был человеком путешествующим. И всякий раз он предпринимал свое путешествие не только потому, что приходилось постоянно кочевать туда-сюда из-за своего прескверного характера от одних знакомых к другим, а то и вовсе гостиниц, но и оттого еще, что он задумал писать продолжение книги, которую недавно выпустил после «Ревизора», но за которую на него еще не успели взъесться губернаторы и городничие, богатенькие и хитренькие помещики и прочие чиновничьи физиономии Руси, ибо не только никто из них ее не читал, но не успел еще прочесть и тот, который потом в двух словах им докладывал то, за что еще можно на Николая Васильевича обозлиться.

Остановился же Гоголь потому, что у него сломалась бричка. Он не был в настроении ходить по полю и собирать неизвестные ему названия трав, что он опосля употреблял в своих сочинениях, и спешил на встречу к Щ-ну, коему обещал погостить. Обещал не только погостить, но и познакомиться со студентами, что имея свободное каникулярное время, заедут специально для встречи с великим русским писателем.

– И чего им от меня требуется, глубоко почтенный господин Щ-н? – спрашивал его Гоголь перед своим согласием.

– Только познакомиться. Только лично увидеть Вас, Николай Васильевич, – начал ему лгать господин Щ-н, ибо был прекрасным актером.

– А сколько же их будет? – задал Гоголь следующий вопрос, чрезвычайно волновавший его, ибо от большого количества незнакомого ему народу он конфузился, боясь показаться смешным. Конфузился и краснел так, будто эти незнакомые люди перли у него из комнаты весь воздух и он теперь задыхался.

– Человек шесть, самое большое-с, – продолжил нагло вешать лапшу на уши Щ-н.

– Приятно.

И так. Долго ли, коротко ли ех