Вступление
Тут уж ничего не попишешь: дни мои подошли к концу. Чувствую, что жизнь уходит из меня, и понимаю, что скоро уж совсем уйдет.
Мой хозяин, блестящий писатель, написал об одном из своих персонажей: «Он предчувствовал близкую смерть и боялся ее». Я тоже предчувствую близкую смерть, но не боюсь ее. Нет, я отнюдь не хорохорюсь, стоя у края могилы. Просто у нас, животных, дела обстоят не так, как у людей: мы не верим в загробный мир и не терзаемся сомнениями и раздумьями, что будет потом. Мы знаем, что потом, после смерти, ничего не будет, а если ничего не будет, то чего тогда и бояться?
Вместо страха неизбывно во мне другое: меня переполняет сожаление, что надо расставаться с миром, с жизнью, с хозяином. Это тоскливое ощущение пробирает меня, как холод, и я вся дрожу. Хозяин думает, что я мерзну в физическом смысле, и закутывает меня в свой старый сюртук; я смотрю на него с благодарностью и со слезами, он гладит меня по шерстке и тоже едва не плачет. Я закрываю глаза; он думает, что я забылась сном, и оставляет меня в покое.
Но я не сплю. Я вспоминаю.
Я слышала, что у человека перед смертью вся жизнь проходит перед глазами; по словам, это явление не зависит от желания самого умирающего. Опять-таки у животных не так. У нас более напряженные отношения со временем; обыкновенно мы живем только в настоящем и только настоящим, а значит, чтобы оживить в памяти события прошлого, требуется желание и более того – напряженное усилие.
Вот я и прикладываю усилия, чтобы вспомнить свою жизнь, пережить ее заново от начала до конца в собственной памяти. Для такой непростой мысленной работы мне необходимы тишина и уединение, – как я в этом отношении похожа на своего хозяина, который не может без них творить, – и потому-то я и делаю вид, что погрузилась в забытье, чтобы он оставил меня одну.
Мне слегка неловко за эту маленькую хитрость, но, думаю, она простительна, особенно в моем нынешнем положении. Должна же я подвести счеты! У меня была вполне счастливая жизнь, и возвращение в прошлое скрашивает мои последние дни и отвлекает от тоски.
События и лица вертятся в моей голове; время перемешало их, как карты, а отчасти и стерло. Но я выуживаю их из памяти, восстанавливаю и приставляю одно к другому, как в пасьянсе.
Пасьянс большей частью сходится: мысли и образы последовательны, и вроде бы прошлое, имеющее место в моих воспоминаниях, совпадает с тем прошлым, что было в действительности.
Хотя должна признаться сама себе, что возможны, а если начистоту, то неизбежны неточности. Не всегда и не все удается мне расставить в соответствующем хронологическом порядке; иногда я путаюсь и остаюсь в недоумении, что за чем следовало.
Впрочем, погрешности мои, смею думать, окажутся самыми что ни на есть незначительными. К тому же имеется в моем распоряжении еще одно утешение: мои мысленные, или внутренние «мемуары», как я в шутку определяю свои воспоминания, дальше моей головы не уйдут: я их, «мемуары» эти, составляю исключительно для себя, а значит, имею право на недостоверность.
Но, пожалуй, это объяснение избыточно: даже если бы и хотела, то как бы я могла поделиться своими «мемуарами» с другими? Ведь – еще одно чрезмерное пояснение – даром речи я не обладаю: собака есть собака. И здесь совсем не имеет значения, что я своим происхождением совсем не похожа на других собак, да и вообще на других существ.
Не смущает меня и то обстоятельство, что подчас воспоминания о моей жизни превращаются в рассказ о моем хозяине. Как бы ни была высокопарна эта мысль, мой хозяин – это и есть моя жизнь.
Итак, я должна начать с самого начала: со своей первой встречи с ним. Он мне сразу понравился…
Глава первая
Как я появилась
I
…Он мне сразу понравился. Люди обычно в таких случаях говорят: с первого взгляда. У собак по-другому: первое впечатление о новом знакомом складывается у нас по запаху. Так вот он очень хорошо пах. Чем-то терпким, от чего приятно щекотало в носу и хотелось чихнуть. Потом я узнала, что это табак: он обожал хорошие сигары. А еще – от него пахло добротой.
Люди думают, что доброта, злобность, трусость и прочие качества не пахнут