Чудеса под куполами (сборник)
Андрей Иванович Угланов
Сборник ранних произведений Андрея Угланова, написанных им еще в начале 1980-х годов, не имеет никакого отношения ни к публицистике, ни уж тем более к социалистическому реализму. Это скорее импрессионизм от литературы.
Подобно Клоду Моне, выплеснувшему на холст свое впечатление от восхода солнца, Угланов пишет свои пасторали, но словом, а не кистью. Забираясь при этом в глубинные чащи души, стараясь понять, кто или что может затронуть ее струны, чтобы родилась та или иная мелодия.
Андрей Угланов
Чудеса под куполами
Повести и рассказы давно минувшей эпохи
От автора
В твоих руках книга, составленная из сравнительно небольших рассказов и двух повестей, одна из которых пока не закончена. Машинописные страницы, и вправду давно пожелтевшие, пролежали в красных канцелярских папках с тряпочными тесемками больше тридцати лет. Тогда, в начале далеких 80-х, я вдруг решил поменять труд авиационного инженера на писательский и начал отчаянно тренироваться. Мечтой было поступление в Литинститут имени А.М. Горького, а когда номер не прошел – на сценарный факультет ВГИКа. И вновь меня ждал «облом». Душа успокоилась на факультете журналистики МГУ.
С тех пор я работал в газетах и начисто забыл о тех самых «красных папках с тряпочными тесемками». Они мирно пылились на антресолях и все же дождались своего часа. Как-то взяв одну из них в руки, я принялся перечитывать свои рассказики и неожиданно окунулся в неповторимую атмосферу тех далеких лет, удивился манере тщательного выписывания окружающего мира – в журналистике все по-другому.
Кто-то сочтет эту книжку выплеском графомании, комуто она напомнит его неповторимое советское детство и юность. К тому же на производство этой книги не затрачено ни единого рубля государственных денег. Так что ее «незаметная искра» едва ли испортит пламя огромного «костра», который зовется великой и могучей российскосоветской литературой.
Рассказы
Чудеса под куполами
Каждый вечер – новое солнце. С новым солнцем – новые краски. Изумрудные острова плавают в лазури и аквамарине, охре и бирюзе. Нежно-розовые тона наливаются багрянцем, тускнеют и стягиваются в узкую полосу на горизонте, к которой стремятся вытянутые в воздушных потоках, высвеченные последними лучами перистые облака.
Остров-музей обезлюдел. Пристани притихли до следующего дня, экскурсоводы ушли в Ямки, покинув на ночь свою любимицу – Преображенскую церковь. И стоит она в тишине одна-одинешенька, такая же сонная и замшелосказочная, как видение древнего Китеж-града, но не в эфемерном отражении озерных вод, а выпукло чернея луковицами куполов на фоне темно-синего карельского неба.
Ночью начинает жить Онега своей истинной благочестивой жизнью. Не слышно иноземного говора, не пестрят меж серых валунов заморские тряпки. Тишина… Если услышишь что, то звуки привычные, местные: собака взбрехнет вдали или вдоль берега в сумраке лодка скользнет, скрипнет уключиной – то мужичок с Ямок сига со щукой добывать вышел.
Недалеко от пристани, прямо на воде, стоит приземистое здание. Усталые путники, насытившись пищей духовной, могут утолить здесь голод иной, отведав салатик по-монастырски и солянку по-грузински, а охлажденную «Посольскую» закусить слабосоленой бледно-розовой лососиной с выступающими на разрезах капельками прозрачного жира. Слух при этом ласково баюкают гитарные переборы Франсиса Гойи.
Но все это днем, а сейчас ресторан-поплавок затаился в прибрежном ольшанике, и только тусклая лампочка освещает маленький пятачок у входа.
Из-за стеклянных дверей слышится звук открываемого засова, и сквозь световой конус проходит тяжелая короткошерстная собака. Походка ее вызывает уважение – так ходят обремененные лишним весом старушки. Собака останавливается, высовывает язык и жадно вдыхает свежий воздух, насыщенный травяным дурманом и влагой. Поводив носом по сторонам, она уходит по дощатому настилу, равномерно стуча когтями.
Спустя некоторое время на освещенное пятно ложится новая тень: из дверей вышел приземистый мужчина. Он не торопится нырнуть в темноту, и его можно рассмотреть получше.
Человек