Пролог

– О, великий Молох, бог-покровитель сынов своих! Спаси-сохрани в сей час для нас тяжкий и да пребудет сила твоя и воля с нами, и через мои уста я донесу её до ушей всех неверных и необращённых! И да прими жертву сию во имя спасения нашего и пусть крики её принесут нам благо и всепрощение!

Гул вокруг Мокхопа нарастал, голоса сливались в один непрекращающийся стон, заглушая истошные вопли бьющейся в истерике женщины, которая пыталась вырваться из рук двух державших её воинов:

– Мокхо-оп! О великий! Прошу тебя! Мокхоп! – в какой-то момент ей всё же удалось высвободиться и она кинулась к алтарю, падая в ноги заклинателю и жрецу. – О, милостивый, молю тебя! Верою и правдою заклинаю! Они обещали сохранить жизни нашим детям! Они обещали! Молю тебя, верни мне дитя! Они обещали! – грудь женщины тяжело вздымалась и опадала, она дрожала всем телом, содрогаясь от рыданий, лицо её стало багровым, сил кричать уже не осталось, но она продолжала цепляться за его черную мантию, обессиленная и измождённая.

Жрец посмотрел на неё свысока, а после распахнул полы мантии и поднял вверх ребенка:

– Вот оно – дитя жертвенное! – толпа возликовала. – Дитя, которое принесет нам спасение!

– Не-е-ет! – женщину уже тащили за волосы прочь из зала, а жрец повернулся к алтарю.

– Возлагаю сие дитя в руки твои! Даруй нам жизнь взамен его жизни! – Мокхоп возложил ребенка в руки статуи с бычьей головой и поднес факел к каменной вазе. – И да пребудет с тобой сила огня всеочищающая! – и зажёг масло под каменными руками бога-покровителя.

Толпа завизжала, зарычала, всё сильнее гремели барабаны, заглушая плач и крики корчащегося, медленно жарящегося в руках статуи, младенца.

Женщины стали срывать с себя одежды и раздирать ногтями грудь, завывая и глядя невидящими глазами на горящую жертву во имя их жизни. Мужчины вонзали друг в друга копья снова и снова, заливая каменный пол залы кровью.

– Да, дети мои! Это жертва во имя жизни! Во имя Бога нашего – Молоха! Во имя власти его на земле при нас и после нас! – жрец вновь повернулся к статуе и воззвал к покровителю. – Да пребудет царствие твоё и твоих детей на земле проклятой! И да пребудет жизнь твоя вечная в телах наших мёртвых! И каждый, кто ступит на землю твою – да будет проклят!

– Да будет проклят! – хор истязающих себя вторил каждому слову жреца.

– И каждый, кто посмеет усомниться в вере твоей – да будет проклят!

– Проклят! – ревела беснующаяся толпа хором.

– И каждый, кто посмеет тронуть детей твоих – да будет проклят! Восстань же из огня и пепла и да свершится воля твоя!

– Заткнись, старик! – Мокхоп рухнул на пол, сбитый с ног ударом копья в спину, но не прекратил выкрикивать проклятия. – Город теперь наш, – прошипел нападавший, – слишком долго ты морочил голову нашему царю… – и тут же отпрянул.

Жрец смеялся. Он хохотал во всю глотку:

– И обретет наш бог жизнь! – Мокхоп поднял руки, пытаясь схватиться за каменную вазу со все ещё недогоревшими останками ребенка, которые обугленными кусками теперь свисали с простёртых к толпе рук бога-демона.

– Твой бог?! Еретик! Ты сгоришь в аду, еретик! – воин испуганно продолжал отступать.

– И обретут дети твои… жизнь! – прорычал жрец последние слова и пал замертво.

Огонь под руками статуи взмыл под сводчатый потолок жертвенного зала, опадая жгучим водопадом на пол пещеры. Пламя объяло лежавшие вповалку тела. Женщины всё ещё продолжали стонать. Не сумевшие вырвать из груди свои сердца, они теперь тянулись к огню, заливаясь безумным хохотом, желая почить в языках бушующего пламени, безжалостно пожирающего человеческую плоть.

Воины выбегали из храма в скале один за другим и, корчась от боли и теряя рассудок, неслись вперед не разбирая дороги, выцарапывая себе глаза. А тем временем земля у храма стала покрываться глубокими, стремительно расходящимися во все стороны, трещинами. Словно что-то иссушало почву, убивая всё, что на ней произрастало, обращая завоевателей в бегство, но неизменно настигая их у самого выхода из города. Воины сходили с ума, глядя в пустоту. Они не реагировали на приказы. Страх обуял их и гнал прочь – прочь из проклятого города, пр