Часть 1

*** *** ***

Мне только исполнилось двенадцать, когда мама умерла. Я толком тогда еще ничего не понимал. Точно не запомнил – только потом, когда стал старше, узнал, что такое гепатит и от чего он порой случается. Но умерла она, конечно, не из-за этого. В самом деле, кто в наше время умирает от гепатита. Это я тоже узнал гораздо позже, когда стал умнее. Просто маме было все равно, и даже болезнь не сумела ее вразумить и заставить пересмотреть свой образ жизни. Нет, не то чтобы образ жизни мамы был каким-то очень уж аморальным. В общем, многие семьи моих одноклассников жили примерно по такому же сценарию: пьянки, веселые гулянки, тяжелые безрадостные утра, вечный поиск праздника по минимальной цене. Мама иногда выпивала, да, но мы никогда не были похожи на тех опустившихся алкоголиков, которые дрожащими руками откупоривают на морозе флакончик аптечной настойки. Мы были, скорее, близки к какой-то средней семье. Средней среди не очень благополучных. Хотя черт знает, что значит это благополучие. У каждого ведь оно свое. Работать мама не хотела. Вернее, это совершенно не приносило ей радости. Да и какое удовольствие может быть от работы на заводе. Смена за сменой крутить гайки у конвейера – это не предел мечтаний. Но мама делала, что могла, «выкручивалась», – как сама часто говорила. Мы жили в нормальной квартире, своей, а не какой-нибудь съемной, из которой нас могли выгнать в любое время. Но там всегда был бардак и неустроенность. Мама иногда, когда плакала, употребляла это слово «неустроенность». Мама не парилась об уборке и порядке, поэтому полы чаще всего приходилось мыть мне, как и засовывать грязное белье в машинку. Посуду мыла мама. Это, вроде как, женское дело. Мама вообще строго за этим следила – чтобы я не дай бог не сделал каких-нибудь «женских дел». Мойка полов и уборка не считались. Да и это было, по большей части, для меня самого – надоедали разбросанные шмотки, которые мама никогда не складывала в шкаф, и эти жуткие шарики скатавшейся пыли.

У нас была трехкомнатная квартира, большая, так что у каждого имелось личное пространство. Нам повезло, что папаша, когда бросил нас, оставил жилье. Иначе не знаю, где бы мы ютились. Мамины родственники не особенно хотели водить с нами дружбу, а приятели и подруги у нее сплошь были такие же неустроенные, как она сама. Ну и я, конечно, вместе с ней, тоже был неустроенный.

Мне жилось неплохо. Никто меня не унижал, не бил. Никто не оставлял меня без присмотра – мама всегда об этом заботилась. Но ее вечные посиделки на кухне с какими-то сомнительными, стремно одетыми и мерзко пахнущими приятелями – это мне не нравилось. У нее часто бывали истерики, когда гости уходили, а потом – по утрам – депрессии. Она кляла жизнь, плохо говорила об отце и не пророчила мне в будущем ничего хорошего. Я мало что по-настоящему понимал, кроме того, что мне не нравилось все это выслушивать. Я закрывался в своей комнате, лез под одеяло и сидел там часами. Иногда думал, что когда-нибудь обязательно убегу из дома, иногда жалел маму, ведь ей нелегко приходилось со мной совсем одной. Если бы у меня был навороченный телефон, я бы сидел в интернете и трепался с кем-нибудь, но мой стремный мобильник для этого не подходил. Мама купила его в каком-то ломбарде или у подруги, которой он был уже не нужен. Иногда, сидя вот так под одеялом, я включал музыку в наушниках, чтобы не слышать громких разговоров с кухни, и ненавидел своего отца. Я не помнил его – он бросил нас, когда я был еще совсем маленьким. Может быть, мне был год или два. В общем, я был в том возрасте, когда события не въедаются в память ядовитыми чернильными кляксами. Я не знал, кем был мой отец и почему оставил нас. Может, алкашом, наркоманом или другим отбросом общества, но для меня он, прежде всего, был редкостным подонком. Потому что бросил маму одну в незавидном положении, с незавидной работой, да еще и со мной, орущим и писающимся, на руках. Только квартиру оставил – вроде, ушел как мужчина. Но спасибо ему за это я говорить не собирался. В те дни, когда прятался от маминых гостей в своей комнате, я думал, что, может, отца уже и в