Намеренная терапия

«Глаза неразумные в санитарной зоне…»

Глаза неразумные в санитарной зоне.

Передозировка зла, – чернеет душа,

Поэтому лечить душевнобольного в неволе

Надо индивидуально и не спеша.

Насадили уверенно разгорячённое чучело

На десятикубовый шпиль шприца,

Чтобы дядю в основном не мучило

Рвать злорадством чужие сердца.

«Клиника» приятней звучит, чем «дурдом»…

Крепкий медперсонал, невозмутимые доктора —

Они до минимума изменят твой мозговой объём,

Не касаясь воспалённого лба.

Осень отпишет багряным почерком по листве,

Зима нарисует за окном снежный кокаин.

Ещё ты будешь скучать по весне

И вытягивать свежий воздух из форточных дыр.

Потом перекроет горло непримиримый коллапс,

Стихнет зло от намеренной терапии, —

Поздравят с успешной выпиской вас.

И ты, здоровенький, снова станешь гражданином

России.

«День потел на телах оголённых…»

День потел на телах оголённых

И синел от морской красоты.

Трепет солнечный для изумлённых

Приближал бархат тёплой волны.

Пляж лишал обязательство долга

И бесстыдно творил чудеса.

Даже опыт морского волка

Отводил от такого глаза.

Всех размеров фигуры в натуре

И размах сокрушающих поз…

Здесь не надо кричать о культуре:

Неизбежно получишь невроз.

Огнедышащий луч настигал

И просушивал до ожога.

Отдыхающий не возражал

Против романтично-очаровательного итога.

«– Что ж ты, Родина, хромаешь?»

– Что ж ты, Родина, хромаешь?

– Со слезами на глазах

Я, солдатик, в дом шагаю

К людям в страшных сапогах.

– Далеко ль тебе идти?

– Вечность, бедный часовой, —

В чёрный лес наискосок,

Незаметной той тропой.

– Что же ты без провожатых?

– Грусть одна – моя сестра.

Грусть у нас – грузи лопатой.

– Ты б – с почётного угла…

– Вот почётный угол мой.

Здесь – с великого креста —

Началась, мой часовой,

Русской скорби вся беда.

…Поклонилась трижды в пояс,

Помолилась у крыльца,

Хромотою беспокоясь,

В дом Ипатьевский зашла.

Не ищите повторенья:

Вид дубравный – лишь краса…

На засыпанном прощенье

След остался сапога.

«Любовь не ограничивается временем…»

Любовь не ограничивается временем:

Надоест, значит, отяготила.

Случалось такое и с Анной Карениной:

Одному – чуть больше, другой – не хватило.

Остаётся только ветер в ушах —

Уже простуженный и мерзкий,

Состоящий из измен и греха,

Но всё ещё возбуждающе дерзкий.

Но колёса сделали своё дело,

Любовь в тяжёлых постелях замерла.

Осталось пыльное бездыханное тело

И невидимая, но липкая пустота.

Легко пить двойную порцию счастья,

Обвораживая её иллюзией,

Проливать случайно кофе на платье

Для игривой беспечной прелюдии.

Голод сердца заполняется кровью,

Хаос не восстанавливает с правдой ложь,

Всё красивое будет называться любовью,

Остальное, – как пьяный дебош.

Поэтому существуют вокзалы,

Холодные водоёмы и пруды…

Перегруженные железом водолазы

Вытаскивают всё любимое из воды.

«Восковая фигура лета…»

Восковая фигура лета…

Мы с тобой распределяем дела.

Вертится голос на ткани света

В добром здравии и полного ума.

Верившие друг в друга,

Раздаём с улыбкой оптимизм.

Ты – мой товарищ и верная подруга,

Я – встроенный в твоё сердце механизм.

Облегчение бомбардировок быта

Сопутствует нашему настроению.

Тот, кто начинал у разбитого корыта, —

Противник пятому измерению.

Мы не замахиваемся на богатство—

Несём свою «подъёмную» ношу,

И распределение не напрасно:

Делает дом хорошим.

«Вот она – любовь: с длинными ногами…»

Вот она – любовь: с длинными ногами,

С чуть вызывающей грудью,

С большими необыкновенными глазами

И ей только понятной сутью.

Вот она – любовь: неспокойная стихия души,

Обморок сердца в перспективе,

Подполье чувств со стремлением любви,

Взбудораженных на адреналине.

Вот она – любовь: как гончая перед прыжком.

Ты нашёл её, а она тебя – нет,

И всей массой надо оставаться мужиком

С нажимом на утешающий букет.

Вот она – любовь: с немотивированной радо