1 глава. Как оно бывает
Квиты: вами я объедена
Мною – живописаны.
Вас положат – на обеденный,
А меня – на письменный
(М. Цветаева)
А может, лучшая победа
Над временем и тяготеньем
– Пройти, чтоб не оставить следа,
Пройти, чтоб не оставить тени
На стенах…
Может быть — отказом
Взять? Вычеркнуться из зеркал?
Так: Лермонтовым по Кавказу
Прокрасться, не встревожив скал.
(М. Цветаева)
Это очень тяжело, по-настоящему тяжело: видеть как твои мечты сбываются у других – и причем именно так, как мечталось тебе. Это похоже на пощечину, от которой не отвернуться, равно как и не сделать равнодушно-ровный вид после. Я с легкостью понимаю тех, кто и вовсе не оправляется от подобного – и скорее с трудом понимаю тех, кто все-таки умудряется как-то повернуть ситуацию в другое, нужное себе, русло, и успевает даже снять со всего этого сливки. Я так не умею. И так ли это позорно, как мне сейчас кажется?
Тот день был весь изначально надрывный: ещё утром, когда я посетила квартиру моего благодетеля и он встретил меня с очередным разговором о том, кто мы друг другу. Ни отшутиться, ни отговориться было невозможно – вот всё и кончилось слезами…
Ведь не смотря на всю его финансовую помощь «пока я встаю на ноги» (что да, порядком уже затянулось во времени) – мне было нечего ему сказать. Да, он был уже как бы моим родственником, частью моей жизни и мне нравилось приезжать к нему заполночь, после свидания, и беседовать с ним запоем до утра – как если бы он был мне чуть ли не ангел-хранитель. Но никак не более. Не ближе.
Я не могла гордо отказаться от дальнейшего с ним общения, но и продолжать так дальше не было иногда никаких сил… и это противоречие меня разрывало.
Каждый раз я думала, что всё, теперь уже кончено. Но приходил срок оплаты квартиры, покупки еды и красок (или что-то в витрине меня резко прельстило – и нужно было немедленно заполучить это) – и вновь случалась встреча.
А иногда и он сам объявлялся первым – приезжал ко мне, нагруженный подарками, обещал «ждать хоть вечность», засовывал всюду банкноты – чтобы, когда я их потом найду, я обрадовалась неожиданному гостинцу, зацеловывал мои руки и блаженно исчезал.
Я же оставалась – разворачивать новые свертки и думать, что если бы жертвы не были так привязаны к палачам, а влюбленные верны своим «невозможным» возлюбленным, он давно бы нашел мне замену.
Но я знала, что в душе ему неинтересно было бы получить себе шлюху, услужливо «возвращающую взятые долги», ему бы тогда просто некого стало любить. Некем восхищаться. Некому поклоняться.
Ко всему прочему я напоминала ему его мать: та объявила его отцу сразу после свадебного путешествия, что он ей наскучил и теперь интересен ей разве только как добрый друг. Отец принял это. Более того – он так и пробыл возле неё всю свою жизнь, пусть даже и изредка наведываясь ради чисто физиологических потребностей в бордель. И вот он – этот ген жертвенности был глубоко в крови моего благодетеля. И сколь бы он ни стремился его оттуда как-то изъять, достать, как-то выковырять (а я никогда не поверю что он не делал к тому попыток) – это вряд ли было для него возможно.
Но всё это отнюдь не означало, что я собиралась вечно прибывать его «капризом» – я всерьез намереваюсь добиться известности не чем иным, как кистью (пусть сейчас живописцы и не в таком почете как в прежних веках).
Но, признаю, что чем дальше – тем реже я садилась за мольберт (оно так словно само собой выходило) – дни я проводила то с поклонниками (с самого начала планируя скорый побег), то с многочисленными знакомыми, чье общество заполняло дни, но по сути ничего собой не обещало. И те, и те – были чем-то красивым, но поверхностным.
Но что не поверхностно? Что, в сущности обещают нам все эти люди, временно окружающие?
Да, мы с ними взаимно оттеняем друг друга на какой-то неведомый срок, но никак не более.
Я с легкостью впитывала все эмоции, какие меня окружали – и тотчас переводила их на холсты. Холсты, наполненные людскими лицами, которые почти полностью перекрывали собой всякий фон: люди, люди, люди…
Эти лица я словно бы даже могла любить – ведь они были неопасными: всё