Серый свет утра. Утра расплаты. Типовая многоподъездная 16-этажка. Множество оконных ячеек, скрывающих типовые судьбы. Ячейки зажигаются одна за другой. Одна за другой. Одна за… эта почему-то не зажигается. Чёрные шторы едва пропускают свет. Глаза бесцельно бродят по стенам, рот полуоткрыт в расслабленном дыхании. Торопиться некуда. Ещё один антрацитовый день в сером частоколе города. Паша раздвигает шторы и смотрит в окно. Снег вылетает из ватного неба белыми хлопьями, раскручивается в воздухе и делает виражи перед его глазами. Паша следит глазами за его поворотами в воздухе. Его ладони будто повторяют полет снежинок, танцуя медленный, непредсказуемый снежный джаз. Паша поворачивает пластиковые ручки и открывает обе половины окна. Ветер врывается в комнату вместе с обжигающими кожу белыми пулями снега.

Паша садится на пол напротив, но не одевается – он не чувствует холода, поэтому не носит майку и носки. Он ходит по квартире в широком сером спортивном трико. Обнаженный мужской верх кажется ему повседневной эротической частью взрослой жизни. Растительность на его темно-русой голове собрана в пучок. Не потому, что так модно сейчас, просто он давно не стригся, не представлялась такая возможность.

Он смотрит, как снег, новый снег, первый большой снег после затянувшейся чёрной осени, кружит по его маленькой комнате, заполняя её всю. Порхает вокруг бумажной икеевской люстры, разрисованной им три года назад в красно-синюю паутину с глазами – ему нравился человек-паук. Он хотел, чтоб голова паука свисала с его потолка, а из нарисованных глаз шёл бы яркий свет двумя лучами. Теперь пыльная красная голова уже не радовала его, а снег спокойно залетал в её пустые прорезанные в люстре, глазницы. Паша почувствовал холод в своих глазах и внутри своей головы, будто снег залетел не в человека-паука, а в него.

Паша равнодушно смотрит в пустоту перед собой. Внутри его бесцветных глаз идёт снег.

Снег покрывает его вещи, ложится на подоконник, засыпает его школьные тетради на столе. Геометрия – он ненавидит геометрию – она слишком сильно напоминает ему о том, что мир вокруг не идеален, что существуют лучшие миры, в которые он пока попасть не может. Как связана геометрия и лучшие миры? Объемом и разнообразием координат. Вообще-то, геометрия – его любимый предмет в школе, но именно то, что её ясная, узкая, стройная теория давала ему возможность понимать, как всё вокруг устроено, заставляло его чувствовать себя зажатым в слишком узкие рамки законов, на которые он никак не мог повлиять. Геометрия владеет им, и её невозможно подчинить себе. Он не мог ей этого простить, поэтому он её ненавидел. И сейчас, когда снег упал на грязно-рыжую поверхность его учебника, что-то внутри кольнуло, снежинка долетела до его сердца, и он перевел взгляд.

Снег продолжал хозяйничать в комнате и теперь взялся за старую гитару. Когда-то Паша учился играть на ней, но забросил, забросил главным образом из-за того, что сестра всё равно играла лучше него… и пела.

Пашка подумал, интересно, а если снять снег на зелёном фоне, можно будет потом подложить под него виды города? Наверняка ведь можно… Только зачем? А если сняться на фоне снега на зелёном фоне? «Они поймут, что я здесь… пора возвращаться?». Он поднялся и стал расправлять растянутый почти на всю стену за его стеной зелёный фон. Паша специально закрепил его напротив окна, чтобы не нужно было ставить дополнительный свет, и освещение на видео выглядело естественным.

Стук в дверь.

– Что ты там устроил? Ветер по всей квартире! Холодно! – Сестра.

Паша закрыл окно.

– Ничего.

Стук в дверь.

– Можно к тебе?

– Нет.

– Я сегодня уезжаю.

– Ну и что?

– В Берлин. Тебе что-нибудь привезти?

– Нет.

– Ничего?

Молчание. Паша стоит у окна и смотрит, как снег показывает ему свои повороты, крутит, кружит… Он задёргивает чёрные шторы и ложится на кровать, зарывается лицом в подушку.

«Разве это так плохо? Быть мной. Разве плохо быть мной? – думает он, вращая плечами. – За что Бог так жестоко обошёлся со мной? Почему я должен быть один? Без мамы и папы. Мама умерла. Больно думать. Больно произносить это даже в мыслях. Мам