«Зима – это кофе, лимон…»

Зима – это кофе, лимон,

В подъезде растаявший снег

Да шарфик из козьего пуха.

А осень – арбузный звон,

Упругие линии бронзовых тел,

И о зиме – ни слуха.

Кино

Она, конечно, убежит, поскольку, если нет,

то вот на этом кадре вот закончится сюжет.

Потом ближайший друг продаст, потом дитя убьют,

ведь, если будет что не так, бестселлеру капут.

Щепотка ностальжи взасос, слезливый злой старик,

из Мандельштама парафраз, растрепанный парик.

Догадливый наивный фрик, его ножом пырнут.

Всё-всё на голубом глазу по списку помянут.

Во лжи погряз игривый крик, смешной еврей-сосед,

там вскрыт конверт, там скрип окна, там долга темный след.

Запрыгнет кошка на балкон, свою умерив прыть.

Я тоже там стою в дверях. И стоит ли входить?

«Кто-то раздавил комара…»

Кто-то раздавил комара

на метлахской плитке в туалете.

Он присох и с этого одра

напоминает каждый день о лете.

«Речь повседневности меж «как живешь» и…»

Речь повседневности меж «как живешь» и

«здравствуй», жаргона и жестких слов из деловых

бумаг включает сказку, как диковинный предмет,

который бесполезно редок, но все же

красив необъяснимо, скрывая в патине иных

нам непривычных слов вздох давних лет.

Их нет уже в помине: ни Пелагеи —

ключницы, ни зелья приворотного, ни святок.

Все яства съедены, но тяжесть

их медовую хранят слова. От них все веет

пряный запах, теперь уж непонятный.

По нему уж не восстановить протяжность

ритма обыденности давней и саму среду,

которой это все сродни, которой не чужды

были гаснущие уголья намеков, укоров

и печали, упрятанной в наивную мечту.

И что нам эта давность, что за нужды

дают нам право выдергивать для вздора

своих теорий событья, даты, имена, легенды?

И что за смысл в уроках истории, ее упреках,

в наставших сроках и в проклятых роках?

Все по-другому было, все не так являлось

в те, отошедшие в небытие моменты.

Мы не подтверждаем, нет иного прока

в нашем пульсе, чем войти, как малость,

в ушедший гул времен и унести с собой

все наши слабости, ошибки, подвиги, пророков

и то неуловимое, чем живы мы и что зовем судьбой.

«Какая разница, что это был за храм…»

Какая разница, что это был за храм,

Где я свечу поставил за тебя?

Тогда я был бы мил любым богам,

Любой обряд любя.

И, если тонкий жгутик фитиля

Мою молитву Богу доносил,

То строгий ангел с дверцы алтаря

Мне святотатство помыслов простил.

«Проснуться и…»

Проснуться и,

не открывая глаз,

знать, что еще темно,

раз одинокий соловей

поет тебе в окно.

Он далеко, он у моста,

его блаженный глас

под небеса пролит.

А он с соседнего куста

творит и мост и небеса,

и горизонт творит.

И лучше глаз не открывать,

себе свободу даровать,

услышать эха вертикаль.

И снова необъятна даль

и первозданна нагота

шоссе, кустов, моста.

Каникулы

Духовитый настой венских стульев и пыльных гардин,

Он тебя заведет в лабиринт полустертых отметин,

Запустеньем наполнен наследства грибной габардин

непошитых пальто, не распетых в два голоса сплетен.

Поманит заоконная даль конопатою бойкой жарой,

Дразнит плеск у моста и песок на открытой странице.

Жми по центру, Санёк, захлебнись беззаботной игрой.

Твой доверчивый август в зените все длится, и длится.

«Со дна бокала пузырьки…»

Со дна бокала пузырьки

стремятся вверх по росту

или, точнее, по величине.

Вот крупные, зажав свои мирки,

всплывают на поверхность и с погоста

ее оказываются вовне.

А мелкие несут свой хмель в виски,

сливаются под черепной коростой

и образуют пустоту во мне.

Так двух пустот тиски

удерживают в равновесьи тело – остов,

их обе разделяющий вполне.

меланхолическая импровизация

вчера был вторник представляешь да

а сегодня уже среда

и от вторника ни следа

а во вторник очередь заказать туда

лишь во вторник, где трубки и провода

а сегодня уже среда

не придет твоя очередь никогда

разве только очередь в никуда

«Износил свое тело до дыр…»

Износил свое тело до дыр,