Та ни о чём

… – Алик… Беги…, – жена моя, бледнея на глазах, не успела дошептать «ги», как я рванул с места, шо горячий конь, пугая прохожих.

…Ранним утром мы в поезде доплелись наконец-то до Кропоткина. А солнышко с утра раскочегарилось не на шутку, угрожая полтинником к обеду.

Пока утро ещё не продрало очи, и дышало ночной свежестью в теньках, мы спокойно спустились на перрон, неспешно перетаскивая вещи, а куда спешить-то? Приехали.

Сейчас сядем в автобус, проедем двадцать кэмэ, и вот мы в деревне у моих родителей.

Сынище мой уже джигит взрослый, дай бог здоровья – пятый год мужику, жена умница, двое суток в поезде вела себя достойно, а утречко раннее, так хорошо…

…И вот мы вышли на пустой перрон (тут станция проходящая, народу в поезде уже совсем мало. Подъезжали к Кропоткину – в нашем вагоне человек пять было, ей-богу!), и мы не спеша прошлись по улице, и завернули к автовокзалу, там ходьбы-то минут пятнадцать с перекуром.

… – А чё, только через полчаса автобус?, – я зевал, беседуя в окошко кассы, и девушка отчитывалась передо мной, как перед особым гостем, – Раньше нету, что ль?..

И тут моя Маруся всплескивает ручками:

– Алик!..

Старая моя добротная барсетка, сумочка на длинном ремне, в которой я столько лет носил документы-бумажник-курево-всякую хрень – осталась в поезде!..

– Как?!.., – подпрыгиваю я, и у меня в голове защёлкали пружины, и я пытаюсь вспомнить – чё в барсетке-то?..

Барсетку я (точно помню!) чтобы была на виду, несильно привязал к поручню, и болталась та барсетка двое суток перед моим носом, чтобы на виду, а тут кинулись – ёлки-моталки!.. А де барсетка-то? Марусь!..

… – Алик… Беги…

И я рванул.

На ходу соображая, вспоминая, как диспетчер гнусаво объявлял, что поезд-мол на станции будет стоять полчаса, я бежал, хлопая ушами себя по щекам, строго в обратном направлении, слабо подбадривая себя, что полчаса ещё не прошло, и что я успею влететь в пустой вагон. Но больше всего меня вводило в грусть-тоску, что я всё отчётливее доказывал себе, ускоряясь, что именно в этой барсетке и билеты на обратный путь я положил, и наши с женой паспорта там, и скорее всего мой бумажник со всей нашей наличностью на весь отпуск…

…В полном уже остервенении, хлопая горячим языком по спине, я пролетел сквозь пустой вокзал, выбежал на перрон, видя издали, что поезд уже тронулся, и набирает скорость…

И рванул я по перрону, включив пятую скорость, начиная задыхаться и пошло вихлять куцым своим задом.

Вагон наш был третьим…

Всего в составе поезда около тридцати…

Если вы никогда не догоняли поезд ранним утром, в сланцах и с бодуна, вам вряд ли удастся понять состояние сорокалетнего придурка, добежавшего до конца перрона, и бегущего теперь по шпалам, ужасающегося уже при мысли, что если я споткнусь на щебне, то просто убьюсь.

Сзади меня резво бежали два разбуженных моими сланцами на вокзале полицейских, что-то крича и хватаясь за кобуры, и я из последних сил, брызгая слюной и матерясь, догнал-таки почти третий вагон, и о-чудо! в окно тамбура вагона выглянула проводница, хмуря брови, грозя мне кулачком и визгливо называя идиотом.

– Барсетка!!!, – орал я, – Барсетка!!!… Девушка!!!.. Шестое купе!!!..

– Что?!!..

– Барсетка!!!.. Девушка!!!..

Поезд безжалостно набирал скорость, и я окончательно выдохся, стуча сланцами по камням, шо швейная машинка…

– Шестое купе!!!.., – задохнувшись, я остановился, отхаркиваясь, и согнулся пополам, раскорячив ноги в неподобающей позе…

– Что?!!..

– Барсетка.., – шепчу себе в колени…

Но поезд разгонялся и разгонялся, грохоча, и в летнем жарком мареве я смотрел вслед ему, когда ко мне подбежали два взмокших пузатых блюстителя, и также встали раком рядом, уперевшись руками в колени, не в силах отдышаться, отплёвываясь и матерясь шёпотом, как я отчётливо увидел, что в окно тамбура выбросили мою барсетку, и поезд улетел в даль…

…Назад к вокзалу я шёл минут сорок.

Сердце колотилось так больно, что я периодически останавливался в теньке, всё никак не отдышавшись, в который раз заглядывая в проклятую барсетку…

В ней были зарядные устройства от моего и жены телефонов… И всё!

… – Да я