Тридцать три ненастья
Татьяна Ивановна Брыксина
«Тридцать три ненастья» – вовсе не печальное, но верное по сути название книги, хронологически (1981–2016) повествующей о жизни невыдуманных героев в семье, в литературном творчестве, в мире современных общественных событий и близких им людей. В этих тридцати трёх исповедальных главах много неожиданного, может быть, спорного порой и чрезмерного острого, но, несомненно, честного, с точки зрения автора, по сути – главного героя повествования. Такие книги появляются крайне редко, а потому и вызывают широкий читательский интерес. Сама Татьяна Брыксина определяет свою новую книгу как продолжение полюбившейся всем «Травы под снегом». Читайте, господа, скучно не будет.
Татьяна Ивановна Брыскина
Тридцать три ненастья
© Брыксина Т., текст, 2016
© ГБУК «Издатель», оформление, макет, 2016
Наш новый день
Утреннее послушание
Четвёртый день января две тысячи шестнадцатого високосного года звучит для меня торжественно, как церковный праздник. Но дата на календаре пропечатана чёрным и, мало того, что не праздничная – так ещё и понедельниковая. Приближается день Рождества Христова, а Великий пост не соблюдён, и похвастаться здесь нечем.
Первые дни года, начало недели – самое время причёсывать потрёпанные новогодьем мысли и ощущения, определяться во времени и пространстве. Но главнее всего – понять, как жить дальше. Тут есть над чем задуматься.
Проснувшись в половине седьмого, уже не прислушиваюсь к себе: где колет, где болит – где-нибудь да обязательно болит! Лёжа с закрытыми глазами в абсолютной ещё темноте, знаю почти точно, сколько времени на часах. Об этом сообщают шум воды в ванной и начинающий посвистывать чайник на плите.
Василий встаёт ровно в шесть, летом – ещё раньше. У него с утра всегда две радости: дочитывать вчерашние газеты и принимать душ. Но перво-наперво – поставить чайник на плиту. Если он забывает это сделать, я теряю главный утренний ориентир и начинаю досадовать. А пронзительный свист кипящей в чайнике воды и меня поднимает из-под тёплого одеяла. Всё! Пора вставать!
Потягиваться, вынеживаться, крутиться с боку на бок, как бы отодвигая хоть на немного реальное наступление дня, не по мне. Если чайник подозрительно долго не свистит, его подстраховывают громыхающие по Краснознаменской улице трамваи. Самые первые – ещё пустые, они гремят жёстко. Я всегда их слышу. Раздражения не возникает – наоборот: мой город проснулся, начинает жить, негоже и мне отставать от него. Скоро трамвайный ход станет тяжелее и мягче, сольётся с другими городскими звуками, а пока длится благостный час тишины и небесного просветления.
Рассветная голубизна еле-еле пробивается сквозь плотные шторы, и я накидываю поверх тёплой ночной рубахи длинный стёганый жилет, шмыгаю на кухню, плотнее запахивая его полы. Зимой в нашей квартире более чем прохладно, и без таких вот подсугревок никак не обойтись. Этот крёстная перешила из моего ещё девического осеннего пальто. Она, заботница, и Васю без утепления не оставила – сшила ему основательную душегрейку на собачьем меху. Слава богу, спасаемся, мысленно благодаря крёстную Настю.
Залив кипятком чайный пакетик в кружке, выключаю верхний свет и подхожу к окну полюбоваться выпавшим за ночь снежком. Снег для Волгограда – всегда праздник, без него никак нельзя русской душе. Он словно бы прощает людей за грехи их, утешает и даёт надежду на чистый добрый день. Уж сколько поэтов пропело осанну свежему снегу, а чувство новизны остаётся прежним.
Утренний вид из моего окна отраден. Два высоченных мощных тополя чуть припушены белым, стоят – не шелохнутся, вокруг них – мелкая тополиная же поросль и куст сирени с редкими жухлыми листками прошлого лета, а через небольшую площадку в окружении окладистых голубых елей высится он – Жёлтый дом. Так обозначают в городе четырёхэтажное здание сталинской эпохи, построенное после войны. Над парадным входом четыре цифры – 1949. Мой ровесник! Есть в этом что-то кармическое, чуть ли не родственное. Невольно начинаешь сопоставлять свои судьбоносные даты с суровой жизнью этого дома. Когда-то он назывался КГБ, сегодня – ФСБ.