Фото из семейного архива

* * *

Кто бы мог подумать, что полночи я не буду спать из-за небольшого письма из чешской глубинки, к которому приложена фотография странного сооружения, похожего на заброшенную автобусную остановку… А теперь, под утро, встал и открыл ноутбук, чтобы приняться за это необходимое свидетельство о том, чего не видал, но о чём слишком хорошо знаю.

Но о письме позже…

Вписанное в меня свидетельство

Человеку принадлежит не только его прошлое, но и прошлое человечества. Это тоже важная часть его жизни. Прошлое человечества принадлежит тебе в той мере, в которой ты его осознаёшь и осваиваешь: стремишься разглядеть и понять главное.

Одним из таких достояний стала для меня беспокойная и болезненная память о нашей Великой отечественной войне. «Вторая мировая» – лишь куда более размытое для меня представление о том, что военная беда по-разному разразилась во многих странах и поразила многие судьбы. Не все несчастья одинаково может вместить человеческая душа.

Свидетельство, которое я сейчас пишу, изначально прописано во мне самом – начиная с имени, которое дали мне, как и многим моим сверстникам, в честь долгожданной, выстраданной Победы. Это свидетельство вписано в меня судьбами моей родни, похожими на немыслимое множество других судеб. Не сразу я начал осознавать это как своё дело, и лишь сейчас, когда мне за семьдесят, накопилось понимание того, что должен многое рассказать о войне, на которой не был – и потому не очень-то, казалось бы, пригоден к роли свидетеля.

Слишком часто я вижу, что для многих моих молодых современников Отечественная война – это что-то печальное, но давно прошедшее, а теперь обросшее звонким и почти ничего не значащим пропагандистским пафосом. Кто-то поддерживает этот пафос, кто-то иронизирует над ним, кто-то старается подменить его другим пафосом, иной пропагандой, а для кого-то всё это просто неинтересно.

Мне тоже не по вкусу избыток пафоса и пропагандистские рельсы, по которым его направляют в ту или иную сторону. Я просто чувствую, что обязан рассказать о конкретных своих переживаниях, потому что они – часть нашей общей памяти. Потому что я врос в память об Отечественной войне своими родовыми корнями. А ещё – потому что переживших войну всё меньше, и всё важнее свидетельствовать нам, их детям.

Можно спрятаться от осознания это масштабнейшей трагедии двадцатого века в невнимание к её мрачным глубинам, в досужие разговоры о превратностях судьбы во все времена истории человечества, в разнообразные политические интерпретации произошедшего. В этом ощущается некая инфантильность, которая большую часть жизни была свойственна и мне. Каждый может найти, если захочет, свой особый уголок для этой детской игры в прятки. Я уже не хочу.

Желание прятаться, само по себе достаточно незаметное, исчезало у меня по мере вживания в прожитое и понимания необходимости своего высказывания о нём. Всё яснее становилось, что я, как и каждый из нас, лично участвую в том, что было и что будет с человечеством.

В отличие от моих воспоминаний о прожитом, это свидетельство для меня – именно о Великой Отечественной, потому что о ней много рассказывали и мои родители, и наши писатели послевоенного времени, и не только писатели. Историю этой войны я впитывал всем своим детством и юностью, осваиваю её и до сих пор…

Отец целиком прошёл эту войну, воевал на многих фронтах. От него остались три сотни писем из армии. О нём я расскажу во второй части книги. Но не только к этому сводится эстафета свидетельствования, которая досталась мне от тех, кто старше. И начну я со всех остальных членов моей семьи, переживших или не переживших это горькое время, – тех, о ком я хоть что-то знаю.

Часть 1

Моя семья в военное время

О матери. Столица, эвакуация, педагогика

В 1941 году моя будущая мама, Муся Гиндина, родившаяся в 1920 году, кончала четвёртый курс ИФЛИ. 23 июня, в понедельник, студенты должны были сдавать экзамен по русской литературе второй половины XIX века, поэтому 22 июня готовились к нему в Исторической библиотеке. Около 12 часов всем велели спуститься в буфет слушать радио. Это выступал Молотов. Началас