Капуста, яблоко и тряпка
– Смотрите, как она жует!
Шура замирает, перестает двигать челюстями. Во рту у Шуры теплая недожеванная тушеная капуста. Вкусная. То есть уже не очень.
– Стесняется, ути-пути! Ну пожуй, пожуй еще. Девки, ловите момент, такой прикол.
– Хватит, Мормыш, задолбала, – лениво говорит Лысиха, накалывая на вилку серую сосиску. – Дай девочке покушинькать.
– Кюшай, девотька, сюси-пуси! – пищит Мормыш.
Шура сглатывает. Теплый капустный комок ощущается в пищеводе, отказывается опускаться вниз.
– Сейчас подавится из-за вас, – Бабий встряхивает своими солнечными волосами, лениво улыбается.
Шура отпивает из стакана теплого безвкусного чаю. Комок внутри нее растворяется.
Мормыш роется в сумке. Лысиха шепчется с Исхаковой.
Что же мне, не есть совсем из-за вас, что ли?
Шура отправляет в рот очередную порцию капусты. Побольше, чтобы тарелка быстрее осталась пустой.
– Ха! – выстреливает Мормыш. – Ха! Ха! Вот оно!
В руках у нее мобильник, а в мобильнике злобный запоминающий глаз камеры, и смотрит этот глаз на жующую Шуру.
– И правда уродски жует, – удивляется Лысиха. – Может, у нее челюсть сгнила?
– Да все у нее сгнило! – ржет Бабуся.
– Очень смешно, – дергает полным плечом Иванова. Смотрит на Шуру, смотрит – и вдруг начинает хихикать.
– Оборжаться! – захлебывается своим писком Мормыш. – Выложу… все оборжутся!
– Выржутся и уржутся, – кивает Лысиха.
– Перержутся и недоржутся, – резюмирует Иванова.
Мормыш, Оля Мышкина. Очень маленькая и очень миленькая девочка. В начале сентября Шура была у нее в гостях. Уроки закончились, и Шуре в тот день не надо было в эстрадную студию, и она, пиная оранжево-розовые кленовые листья, медленно шла по школьному двору, и ее нагнала запыхавшаяся Мормыш и спросила: «А ты куда, Шур? Ты петь, да? А можно я с тобой?» И, выяснив, что Шура идет не петь, а домой, пригласила ее к себе – вот так вдруг. И они пошли вместе, а потом побежали, и бежать с Олей было ужасно весело, хотя Шуре скоро стало тяжело дышать, и она с трудом успевала за Олей, которая на бегу ухитрялась еще и разговаривать. «А вот в этом подъезде живет Курушина! – звенела она. – А вот там новый дом – там Семин и Костичкин! А Лысихе хорошо, она вообще рядом со школой!».
А дома у Оли на них прикрикнула Олина старшая сестра, а Оля ей не ответила вообще ничего, и это было так восхитительно дерзко, что Шура так и замерла от восторга. Попробовала бы она, Шура, вот так со своей сестрой! «Глухая, что ли?» – заорала Олина сестра. «Ты глухотня-то!» – лихо парировала Оля. И они с Шурой закрылись на замок в комнате Олиных родителей, которые все равно были на работе, и накрасили помадой Олиной мамы губы и щеки, отчего стали похожи на телеведущих (так сказала Оля), и включили компьютер Олиного папы («А он мне разрешает!» – заверила Оля), и стали по очереди петь караоке.
– Ты хорошо поешь, – говорила Оля. – Очень хорошо. Это тебя в твоей студии научили? А меня научи, а? Пожалуйста-пожалуйста-препожалуйста!
Учить Олю оказалось непросто. Точнее, совсем никак. «Я-по-ю, – выводила Шура по нисходящей, как учила Нона Петросовна во время распевок. – Повторяй за мной, это просто: я-по-ю». Оля делала трагическое лицо, разевала накрашенный ротик, словно аквариумная красавица-рыбка, и очень старалась выводить то же самое, но звуки у нее выходили то детски-писклявые, то мультяшно-басовитые, то вообще какие-то хрипучие. «Ве-ет ветер», – пела Шура. – Ве-ет ве-те-рок». «Ве! Ет! Ветер!» – отчаянно, безнадежно ревела маленькая Оля, сморщив кукольный свой беленький лобик. Тогда Шура решила попробовать свою самую любимую, самую дивную распевку. «Сейчас точно получится, – пообещала она. – Пой со мной: bella rosa, rosa, rosa!» «Бэлля? – вытаращив голубые глазки, переспросила Оля. – Бэлля роза? Бэлля?» И вдруг начала хохотать, и повалилась на диван, и дрыгала ногами. «Бэлля! – вопила она в потолок. – Ой, оборжаться!». И Шура хохотала вместе с ней, хотя было ей совсем не смешно, а досадно было и немного противно, и еще скучно.
– Оборжаться, – счастливо всхлипывает Мормыш, пряча телефон.
– Ссылку потом пришли, – командует Исхакова. Такой уж у