Новый бесогон: вперед тапочками

"Ночь; дожив до седин, ужинаешь один,
сам себе быдло, сам себе господин."
("Квинтет", Иосиф Бродский, 1977)

Москва никогда не спит. И где-то в ее недрах бодрствует певец горькой dolce vita, писатель Сергей Минаев, на голубом глазу выдающий один за другим бестселлеры с язвительными русско-английскими названиями. Ветвится и плодится эпопея о ненастоящих человеках и нереальных hootchy-kootchy men.

Дебютный роман Минаева "Духless: повесть о ненастоящем человеке" ("Я заработал на нем полтора миллиона долларов!") поставил перед отечественным (а также немецким, болгарским, вьетнамским и пр.) читателем вопрос: "Почем нынче человечина?" И автор уже дал на него несколько симметричных ответов. В текущем году Минаев отвалил от своих щедрот сразу два жирных ломтя бездуховности ─ в кино и литературе. Общего между киношным и книжным сиквелами не больше, чем у колы с Новым годом, но вместе "Духлессы" пузырятся синергетическим промо-эффектом. Однако мое дело ─ буквы.

Именно в буквах, а не в кадрах мне когда-то понравился "Духless". Пусть критики язвительно окрестили роман "худшим переводом Бегбедера на русский язык", но меня, признаться, не трогают терзания персонажа "99 франков" вокруг рекламного примитива (хотя женская линия у француза хороша). Мне намного интереснее минаевский люцифер консервированной кукурузы, духовно прозорливый и инфантильный одновременно, тусовщик, ненавидящий собственных идолов. Пусть ломкий сюжет. Пусть в небе парит Бэтмен-Путин. Даже узнаваемые среди строчек мотивы иных писателей, повлиявших на Минаева, свежо цепляют и нимало не умаляют его авторства.

Поэтому к роману "Духless 21 века. Селфи" я приступила с позитивным настроем и снисходительным пониманием того факта, что под новой обложкой раз переваренное изданное продать легче, но на Букер уже не номинируешь. Да и главный герой второго "Духлесса", писатель Владимир Богданов в ходе ментального извержения признает: хочешь остаться на плаву ─ не пытайся накормить поклонников новым блюдом, лучше приготовь им полюбившееся старое. По воле Минаева Богданов заново торит хоженую до него в первом томе тропинку: фонтанирует претензиями к окружающему миру и конвертирует успех в понты, бренды и податливых женщин. И повторение пройденного ─ лучшее, что есть в книге. Ибо когда роман вдруг решит свернуть в дебри небывалой остросюжетности, он фатально деградирует до хитровыдуманной околесицы. Фанатам "The телок" понравится, но я не вхожу в их число.

Издательская аннотация не раскрывает сюжет книги ни на грамм, а значит, вся моя рецензия автоматически является жирным спойлером. Вход только осведомленным!

Анекдот:
─ У меня мигрень.
─ Косяк скури ─ пройдёт.
─ Не хочу.
─ Тогда грамм грибов ─ не угоришь, но голову отпустит.
─ Не, не надо.
─ Да ты вообще не хочешь лечиться!

Утомленный народной любовью писатель Владимир Богданов ─ эстет и сноб, с дурными наклонностями и такими же приятелями ─ всеми фактами лаконично изложенной биографии похож на самого Минаева (селфи, а как же!). Вова демонстрирует умственное превосходство абсолютно над всеми слоями и сообществами и невыносимо страдает из-за отсутствия страданий. Откуда черпать идеи для новых книг? Откуда взяться душевному стриптизу, если твоя единственная боль ─ это кариес? Где растоптанная любовь, крушение мира, смерть дорогого человека ─ все то, что вдохновляет на написание шедевров? Все будет, скоро будет! Пока же поверхностное бытие порождает имитацию творчества. Успех собственных телепередач лишь подогревает меланхолию: Богданов скорбит, что из голоса поколения и ниспровергателя гламура превратился в "человека из ящика".

В целом Богданов возмутителен, крепок задним умом, не дурак поесть и выпить хорошо и задорого. По сумме чека ─ кто что ест и носит, где что наливают ─ он также оценивает людей и ситуации. Писатель старательно избегает мещанских радостей в виде семьи, кружит головы и пудрит мозги взаимозаменяемым женщинам и делит жилплощадь исключительно с Мишей. Не медведем, котом.

"Единственное, что позволяет нам мирно уживаться (помимо моих функций кормильца и уборщика), ─ это четкое разделение территорий. Он не пересекает границ кабинета, я не захожу в гостевой туалет и дальний угол кухни. Я не играю в его резиновые игрушки и точилку для когтей, он, в свою очередь, не трогает компьютер и не сбрасывает со стола оставленные деньги и наркотики. <…> То, что кажется бардаком, на самом деле является разграничением ареалов обитания хищников".

Не понимающих этого принципа женщин Миша царапает, а Вова ─ бросает.

Лев Толстой в любой непонятной ситуации искал душу и правду в народе. У современного писателя не та парадигма ─ Богданова народ бесит. Встречи с читателями и прессой набили оскомину: безликие люди, одни и те же вопросы, лишенные оригинальности и глубины. Нет правды и за околицей печатно-телевизионного мира. Богданов словно Гулливер, который отправляется в путешествие, ожидая встречи с гуигнгнмами, а каждый раз натыкается на ржуще-мычащее стадо.

"Смотрю ему в глаза, а там ─ пьяная пелена, мятая занавеска, на которой написано: «Больше всех надо?», «Баба ─ не человек», «Да ты кто такой, епта» и прочие доминантные символы русского мужчины".

Писатель ощущает себя осиротевшим д'Артаньяном: один за всех. Этакая мастурбация в состоянии асфикции. Но если безымянный герой первого "Духесса" через все клубно-кокаиновые тяготы выуживал из себя стремление к добру, то Богданов культивирует персональное зло. Оттого амбивалентность происходящего накрывает его злее, острее и не в финале, а намного-намного раньше.

Сначала задушевно сойдет с ума менеджер издательства по имени Жанна, затем уютное болотце очередной пресс-конференции взбаламутит "краб" с бородой и злыми глазами. Кто-то будет наблюдать за писательской любовницей с балкона. Трофейная блондинка Катя с детского праздника на утро покажется проходной, но позже умело разыграет свою карту, телефон и 500 рублей. Мечты сбудутся: вокруг героя сгруппируются желающие задать острые вопросы, и вдруг окажется, что отвечать на них Богданов не готов.

Случатся труп, побег и почти инфаркт, от которого героя убережет желание увидеть светлое будущее и новую модель iPhone. Из-под кожи вылезет жуткий двойник-графоман, одержимый, в противовес греховоднику Богданову, желанием изменить мир к лучшему. С претензией на Зубную фею, Деда Мороза и врага в отражении, а на деле ─ те же яйца, только всмятку. Двойник выгонит Вову и Мишу из лубяной избушки в московском кондоминиуме, займет место Вовы на ТВ и в постели постоянной любовницы. Лишившись элитных телок, писатель покрутится на холостом ходу в баре и газанет в сторону блондинки Кати. Лучший друг со знакомо-киношным именем Макс обратится к Богу, здравому смыслу и психиатру. Похожий на грифона мозговед Юрий Валентинович сформулирует третий закон психиатрии: "Кто хорошо косит, тот на самом деле болен". А Богданов вдруг начнет заламывать руки по потерянным прелестям читателей и любовницы, забыв, как вначале злодейски пускал их в расход. Надо понимать, это с ним приключится духовная эволюция.

"─ Кажется, я сейчас с ума сойду, ─ обхватываю я голову руками.
─ Да, в образе психа ты выглядишь убедительней. ─ Макс достает из кармана пустую сигаретную пачку, сминает ее и аккуратно кладет на стол. ─ Ты уж определись, кто ты: псих или ничтожество!"

На мой вкус, Минаев слишком эксцентрично сочетает филигранно проработанные нюансы с небрежными мазками. К примеру, отличить Богданова от двойника способны лишь трое: друг Макс, обожаемая дочка и кот Миша ─ действительно, единственные люди и одно животное, с которыми герой был самим собой. Однако фальшивой нотой в симфонии любви отца и дитя становится сцена у табачного киоска: писатель в суеверном ужасе отказывается от сигарет с надписью "Курение приводит к импотенции" и просит дать ему "Угрозу выкидыша".

Если читатель любит жевать кактус и плакать, то некоторые эпизоды из романа доставят ему особое удовольствие. Например, когда неизвестный звонит Богданову в дверь, у того, конечно, не оказывается элементарной мини-камеры, встроенной в звонок, ─ а все для того, чтобы в мыле, беззащитный, аки голая пятка Ахиллеса, герой прокрался к дверям с сакральной фразой из ужастика: "Кто там?" Или когда злыдень-двойник, утрамбовав в ноутбук досье на Богданова и собственную нетленку, умудряется забыть его у любовницы писателя ─ и не требует назад. Только много позже, когда Богданов успевает ознакомиться с содержимым ноутбука, антагонист скрежещет зубами и обещает за сие имущество убить. Почему двойник не воспользовался навигационной функцией "Антивор", позволяющей обнаружить украденный компьютер? Почему похищенные и прикованные к батарее люди не стучали по ней, тревожа гуманизм соседей, а тихо окочуривались? Почему телевизионщики упустили необычный, скандальный и рейтинговый ─ при полной его аполитичности ─ сюжет? Все эти "почему" обуславливают явное несварение фабулы.

Несмотря на обилие событий, сюжет провисает, и где-то с середины роман резво трансформируется в унылую субстанцию. Сходство усиливают постоянные терзания Богданова, что его никто не узнает по запаху: все слетелись на смрадного двойника. Злодей же сыплет угрозами, постит фотки в инстаграмм, распускает розовые сопли и… топчется на месте. Главный враг Человека-Паука ─ Человек-Тапок, ага. Вечные вопросы "Кто ты?" и "Как остаться собой?" остаются без ответов. Бэтмен сложил крылья. В транс-бетон тоже никого не закатывают. Богатырь долго ноет и лишь изредка обидно шутит над супостатом.

"– Вась, давай серьезно. Это издавать нельзя. Ты меня пойми. Как родного, сука, человека. – Чувствую, что он срывается, стараюсь довести его. – Допустим, я на какое-то время смирился с тем, что ты от моего имени портишь программы и несешь околесицу в фейсбуке. Но издать это говно под моей фамилией… Я готов остаться в истории автором легкого жанра. Но вот запись в википедии: «а в последней книге автор сошел с ума» – это уже too much".

Хотя двойник пафосно и не слишком внятно пытается обличать Богданова, он же отвешивает ему самый мощный комплимент с евангелической подоплекой и французским прононсом. Реально поединка между героем и его тенью нет и, если вдуматься, не планировалось: нет битвы там, где исход известен заранее. В основе сюжета "нью-духлесса" ─ идея писателя о собственной незаменимости. Владимир ─ "владеющий миром". Богданов ─ "данный Богом". Селфи? Селфи. Кто сравнится с тем, кому Богом дано, или кто сам свыше дан нам? Никто. Пусть даже по уровню эмоционального развития Богданов порой мало отличается от своего кота.

Но и бороться особо не за что и не за кого, оттого герой вял и безынициативен. Если в первом "Духless" уважается человеческое в человеке, то Богданов шанса не дает никому: ни трудящимся из метро, ни "среднеклассовым" родителям одноклассников дочери, ни "электрическим людям"-блогерам, ни собственным читателям, ни клабберам из элитных заведений.

"Я передвигался исключительно на метро и маршрутных такси, посещал магазины вроде «Пятерочки», изредка позволял себе «выходы в свет» типа одиноких посиделок в «Шоколаднице» или «Якитории». Я оказался среди людей, с которыми раньше никогда не пересекался, не слышал их разговоров, не чувствовал их запахов, не бывал в местах их обитания. Это был мир «домохозяек среднего возраста», которые, как я думал, живут только в рейтинге Гэллапа. Мир гастарбайтеров, кавказских водителей маршруток, помятых отцов семейств и прочих душных людей. Еще в нем были студенты-недохипстеры с вечно красными веками, «красаучики», дагестанские стрижки под Мирей Матье (кстати, они называются «москвичка») и собственно «москвички» – вызывающе одетые провинциалки и хабалистые педовки.

Здесь на стенах вагонов рекламировали неизвестные мне бренды и магазины, читали книги, названий и авторов которых я никогда не слышал (изредка на глаза попадались мои, чего уж там). Здесь листали журналы, которые, как я думал, закрылись еще в конце девяностых, обсуждали детали вчерашнего «Пусть говорят», негодовали по поводу «обуревших, сука, америкосов» так, будто эти америкосы «обурели» прямо у них в подъезде. Здесь даже самые молодые люди шутили шутками своих родителей. Но никто никогда не улыбался в ответ. Здесь вообще никто не улыбался. Чужая повседневность имела вечно озабоченное, недовольное лицо. Кромешное РАО «Роспечаль»".

То же в элитных клубах: разговоры об отдыхе сменились обсуждением экономического кризиса, вместо молодых львов прет агрессивный молодняк.

На полосе отчуждения Богданов нелогично, но очень эмоционально переживает за Россию, сатанеет от эпитета "простые люди", противопоставленные "непростым", и критикует кособокий узус "электрических людей", обожающих вставлять в свою речь англицизмы. Женщин Богданов давно списал в духовный утиль: сколько бы герой не пытался делать хорошую мину в сторону дам, плохая все равно из-под нее проглядывает.

"– Знаешь, какой твой главный талант? – Макс кладет руку мне на плечо. – В тот момент, когда кажется, будто ты погрузился в говно по самую макушку, ты выныриваешь. Но вместо того чтобы глотнуть воздуха, ты набираешь полный рот говна и плюешь им в лицо окружающим".

Впрочем, если очистить текст от бесогонства и туманных намеков на триллер, останется прежний Минаев. Остроглазый, безжалостный и саркастичный. С шутками об агентстве "Кафка менеджмент", одичалых на Рижском вокзале и замечанием, что "если труд сделал из обезьяны человека, то его отсутствие превратила человека в микроблогера". Способный в страсти погнаться за восточной красавицей или пройтись по вопросу, хотят ли мужчины остаться в истории. Не все минаевское потонуло в унынии недоперераскрученного сюжета.

А что Богданов? К финалу главный герой успевает уяснить: да, не хлебом единым ускоряется человек. Все так же зациклен на себе и считает окружающих декорациями, не способными на духовные порывы. Разве что боится отныне встречаться глазами с собственным отражением.