По эту сторону соблазна
Валерий Столыпин
История сложной романтической любви, от старта до финиша, от первого поцелуя до… но об этом после. Любовь как головокружительное приключение, превращающее мозг в студень, хотя увлекательных, забавных и трогательных моментов в повествовании, как и довольно откровенных интимных сцен, достаточно. Отношения развиваются поступательно, но яркостью, расцветкой и формой напоминают экзотический окрас зебры.
Валерий Столыпин
По эту сторону соблазна
Пролог
… Всё, что ещё неведомо – сядь, отведай.
Всё, что с земли не видно – исследуй над.
Это твоя последняя юность в конкретно этой
Непростой системе координат.
Вера Полозкова
Вагонные пары колёс поезда Архангельск-Москва как метроном отбивают привычный ритм, убаюкивает. Так усыпляет звук набегающих на море волн. Непроглядная темнота за окном, приглушённый свет в вагоне, мерный перестук трудолюбивых колёс на стыках натруженных рельс, мерное покачивание, шершавый шёпот пассажиров, которые не в силах уснуть – таков фон, вводящий в безучастную умиротворённость.
Неважно, кто эти люди, зачем поменяли домашний уют на душное казарменное положение вагонной суеты, покинули привычное, насиженное. У каждого на то есть причина.
Антон Петрович Суровцев возвращался из служебной командировки в областное Управление сельского хозяйства.
В дороге легко знакомиться, ещё проще выслушать горемычную байку о превратностях нелёгкой судьбы. Или пролить тягучие слёзы по поводу чего-то до такой степени личного, тайного, что даже родным и близким страшно или стыдно открыться.
Большинство пассажиров спали сидя в неудобных позах. Вагон-то общий. Пассажирами набито под завязку всё пространство, даже третьи полки, где обычно хранят матрасы и подушки, заняты спящими.
В воздухе плотно завис запах спёртого воздуха. Застоявшийся, липкий настой потных человеческих тел, не очень свежей еды, сдобренный специями дешёвых духов и дорожного туалета, очередь в который надо занимать не меньше, чем за полчаса.
К кисловатому запаху скученного общежития примешивается выхлоп угольной топки.
Всё вместе образует коктейль, который приходится пить коллективно.
Больше пить нечего. Чай в общих вагонах не подают, тем более, ночью.
В соседнем купе веселятся мореманы, так здесь называют матросов торгового флота, шумно отправляющиеся в долгожданный отпуск после нелёгкой вахты в холодных северных морях. Ушлые путешественники припасли на дорожку целую артиллерию из разнокалиберных боеголовок с горячительными напитками. Их шумное веселье щедро сдобрено крепкими непечатными словечками и скабрёзными шутками.
Проводница вначале часто подходила, давила на совесть, затем затаилась в служебном купе и затихла, словно не было её вовсе. Благо, морячки попались шумные, но не злобливые. До драк и скандалов дело не доходило.
Антона давило присосавшееся с некоторых пор чувство одиночества. Не того, приятного, немного грустного состояния, когда хочется побыть одному, а трагическое ощущение покинутости всеми.
Опустошающая душу хворь направляет мысли в тоскливые дебри бесплодных рассуждений о конечности всего, навязанной извне необходимостью непременно на каком-то этапе бытия уходить из жизни, превратившись на определённом этапе бытия из живого в нечто неодушевлённое.
То, что от человека остаётся после того, как накоплен опыт знаний о жизни, можно зачерпнуть в горсть, сдуть с руки, или стереть влажной тряпкой. Каждый из нас рано или поздно прекращает материальное существование. Навсегда.
Что нам от осознания того, что молекулы и атомы не исчезает вовсе, превращаясь из одного в другое в бесконечном круге преобразований с течением времени. Отдельная человеческая жизнь лишь нечто незаметное, проскочившее мимо в череде неисчислимого множества, не успевшее оставить от краткого существования в материальном мире сколько-нибудь заметного следа.
Отпечаток образа, портрет или воспоминания, какое-то время будет тревожить мысли родных и близких, но время и его непременно сотрёт. Подобным образом хозяйка убирает пыль, делая в доме влажную приборку.
Что мы знаем про пыль, которую она только что вытерла? Совсе