1
«Давай оставим все как есть, счастливых бог не судит,
Давай оставим все как есть, и будь что будет,
Пока горит шальной рассвет, о дне грядущем не мечтай,
Давай оставим все как есть, давай?»
популярная песня середины 90-х
В который раз – в уши врывалось тусклое, надоедливое бренчание старого мобильника по утрам. Будильник был поставлен на шесть утра, хотя раньше восьми его обладатель вставать и не собирался. «Сладкие утренние грезы», пропиаренные еще в Серебряном веке, крутить можно было бесконечно. Но и работа не ждала. Поэтому – компромисс. Два часа на прокрутку снов. Без прокрутки не было никакого смысла. Звонок сдвигался каждый раз на двадцать минут вперед. Это было отработано до автоматизма.
Работа эта была располагающая к погружению в себя. Изрезанная оврагами – глубокими и узкими, широкими и пологими, затейливо ветвящимися, сухими и прячущими на дне ручьи и лужи, обросшими старыми тополями и кривыми, рахитичными американскими кленами, – равнина была усыпана деревянными домиками всех проектов, видов и сортов, лишь немногие из них были построены позже 1960 года. «Микрорайон» под затейливым названием Кувецкое Поле когда-то был самостоятельным селом. Селом нищим, расположенным под властью помещика. Полевая земля, плодородная, засевалась – репой, хлебами, а позже и картофелем. Неплодородная, не имеющая стратегического значения – сбывалась по дешевке местным крестьянам, а особо тяжкие случаи и вовсе выделялись даром. Кувецкое Поле стояло на переходе поля в пойменную зону речки Укметь, многокилометровые болота, заросшие рогозом и осокой, таящие в себе множество луж, ручейков и маленьких прудиков. «Переход» представлял из себя пологую равнину, иссеченную оврагами и вспученную холмами. И вот именно хождение по этому району и разбрасывание различной корреспонденции по почтовым ящикам и представляла из себя эта работа. Макс Сотовкин – великовозрастный разгильдяй двадцать седьмого года жизни – в свои почтенные лета не имел ни высшего образования, ни семьи, ни детей, ни автомобиля, а молча, глубоко зарывшись в себя, работал почтальоном. Со стороны казалось, ему не нужно вообще ничего от этой жизни.
В чем-то он, конечно, был прав. В телевизоре – Немцов, Украина, Немцов, санкции, Украина, Новороссия, всяческая тоскливая бытовуха. В интернете – все то же самое. Опухший от избытка бесполезной информации разум отказывался читать книги и смотреть кино. Вернее, не всегда отказывался – но львиную долю времени. Девушки не было. Вернее, как. Сложный вопрос. В общем, для всех Сотовкин был один. Для консервативно настроенной части общества – заблудшая овца, большой ребенок. Для людей более широкого мышления – просто волк-одиночка. Угрюмый, необщительный, Сотовкин, замотавшись в старую, рваную на локте куртку, мотался со своей набитой письмами и журналами сумкой по грязным, скачущим вверх-вниз, как блохи, улицам Кувецкого Поля. Заказные письма предпочитал не вручать – бросал в ящик извещение. Жители участка не так уж и возражали: многих днем все равно не было дома, а те, кто был, знали о феерической нелюдимости Сотовкина. И не обижались на то, что тот самоотстранялся от очередного нежелательного контакта.
Сотовкин жил с матерью в старом, потрепанном, еще дореволюционном частном домике под горой, на улице Электрификации, которая когда-то давно называлась Овражной, но поскольку в Серых Водах на момент присоединения села в 1951 году улица Овражная уже имелась, ее переименовали. Мартовская когда-то была Садовой – Садовая в Серых Водах тоже была, Теплая все до того же пятьдесят первого, ешь его раки, называлась Подгорная – тоже головная боль для городских властей, так как в старом центре города уже имелась своя Подгорная, а Красноземельная все-таки сохранила свое название – нет, коммунисты тут не при делах, просто улица стояла на участке откоса, где почва состояла главным образом из пустой, бесплодной, негодной для земледелия красной глины. Историю улиц Макс Сотовкин любил. Посещая по разным надобностям душные и пыльные, унылые кварталы кирпичной и блочной застройки, в родную гавань он плыл, точнее, несся со скоростью перепуганной