I
Началась эта история субботним вечером в маленьком уютном пабе, который хозяин почему-то называл «ирландским». От духа Ирландии в этом пабе можно было найти только стереотипные детали интерьера: четырехлистный клевер, фигурки страшных лепреконов и дубовая мебель. На дубовую она, по крайней мере, была похожа. Хотя, как показала практика одного моего хорошего друга, толстый пьяный парень с легкостью может разбить «дубовый» стул просто уронив на него стокилограммовую тушу отборного жира.
Сегодня я встречался с этим другом, его звали Седрик. Он уже перестал заниматься проверкой мебели на её крепость и финансовой компенсацией ущерба. Теперь он адвокат с хорошей фигурой, на которую он каждый день натягивает строгие костюмы с глупыми галстуками. Сегодня он пришел в идеально сидящем синем костюме, явно сшитым на заказ. И, как всегда, на его шее висела петля красного цвета с маленькими дьяволятами, которые показывали разные позы камасутры. Как он позже объяснил, его работа издалека напоминает ему этих дьяволят, мол, ему приходиться постоянно изворачиваться, когда он защищает своих клиентов.
– Ты не думал, что у тебя проблемы с эго? Ты себя начинаешь ассоциировать с дьяволом.
– Ты просто не видел людей, чьи интересы мне приходиться представлять в суде.
– Хм, тогда почему твои «дьяволята» трахают воздух?
– Это не воздух, друг мой, это правосудие! Я трахаю правосудие, а как ты знаешь, правосудие весьма абстрактно в наши дни, чтобы иллюстрировать его на моих галстуках. Считаю, что должна быть загадка, пусть люди сами догадываются.
– Как они должны догадаться до этого, если у тебя прямо на узле выглядывает поза «69»? Или ты в открытую признаешь, что правосудие трахает тебя тоже?
– Знаешь что? Иди к черту! – Седрик рассмеялся и взял в руку кружку Гиннесса, карамельная пена которого все еще не осела, и приподнял ее над столом. – Равновесие должно быть в этом мире, друг мой! Так давай же и выпьем за него!
Мы ударились кружками, и я вцепился зубами в край своего бокала так, будто у меня его сейчас отберут. Я за несколько глотков выпил половину и с удовольствием поставил бокал на стол. Газы моментально скопились в моем желудке, что мне пришлось слегка их выпустить наружу.
– Полегче, Фрэнсис, тебя никто не торопит.
– Понимаю, просто хочу напиться как в последний раз, не знаю когда у меня будет похожий шанс.
– А куда делась Миранда? Ты разве не должен за ней следить?
– Моя дочь в Санатории, отправил её на неделю. Заодно сам отдохну, а то сил у меня уже не осталось.
– Её состояние не улучшилось?
– Нет, но это не на долго. Врачи в Санатории сказали, что займутся её телом, проведут всякого рода процедуры. Ну знаешь, что бы мышцы не атрофировались, вколют несколько инъекций. Все что они могут сделать, оттянуть момент, когда ее легкие перестанут работать.
– Знаешь, я часто вспоминаю как она пела на моей свадьбе. Господи, моя жена даже обижалась, что ей уделили столько внимания.
– When Miranda stop sang, everyone turned away, used to the noose they obey (Когда Миранда перестала петь, все отвернулись, привыкли к той петле, которая подчиняет их себе – прим. автора).
– Не говори так… – мне пришлось перебить его, может алкоголь так повлиял на меня, может мне просто нужно было выговориться.
– Да что ты знаешь о моей жизни, Седрик?! Миранда – мой крест. Я чувствую его тяжесть с тех пор, как стал ухаживать за ней. Каждый день, когда я мою её тело, на моих руках остаются кровавые занозы. Осуждающие взгляды окружающих римлян, что стоят на Виа Долороза, покрывают меня потом стыда. Пот превратился в воск, он мешает мне двигаться, сковывая движения, слой за слоем он пытается остановить меня. Но нет, я все еще иду, иду к своему двенадцатому стоянию. Если бы мне на пути встретился Симон, который помог мне нести эту ношу, или хотя бы Вероника, что стерла пот с моего лба, мне было бы легче. Но тебе не понять, ты из тех людей что стояли подле Пилата. Ты, человек, который со спокойной совестью отправляет в психушку тех, кто заслуживает виселицы, и отправляешь невинных женщин на кострище, держа в руках молот.
– Марина! – мой друг обратился к бе