Руслана. Калинка, бассейн и фломики

А я не хочу ходить в этот факинг бассейн.

А он мне вообще не сдался.

Я просто не физкультурная. Я и в школе физру не люблю. Мне на ней скучно и плохо. Либо вопят все, бегают, воняют, как в зоопарке, толкаются – ради какого-то пыльного мячика. Почему я должна орать и толкаться ради мячика? Я что, обезьяна? Либо упражнения какие-то дебильные. Лежи на спине, ноги вверх, ноги вниз. Лезь на канат, как будто ты опять обезьяна. Зачем?

Вот потому что я физру не люблю, меня и отправили в бассейн. Физручка, козлиха, отловила матушку и давай втирать: девочке нужно, ах, девочка то, девочка это. Точнее – ни то у вас девочка и ни это, а дохлый матрас какой-то. Отведите в бассейн, что ли, может, потонет.

Ну, так она, конечно, не говорила.

А в бассейне я вообще не могу.

Я просто не могу, когда орут, вот правда. Я половины слов не понимаю, если орут. А там все тренеры такие горластые. А наша Дельфиниха – у нее как будто горло из железа. Она даже если рядом с тобой стоит, так орет, как будто ты глухая. Даже здоровается так, что в ушах больно.

Иногда, правда, не здоровается. Смотрит на тебя, как на собачью какашку, и все. Я один раз ее так довела. Иду мимо, говорю – здравствуйте. Она молчит. Я ей: здравствуйте. Она молчит и смотрит, и губой дергает, как если бы я воняла, а я из душа. Я ей: здравствуйте. И поклонилась еще, чуть не в пояс. Она как заорет: тебе, Калинка, особое приглашение нужно, что ли, давай уже, пошла.

А поздороваться не судьба. Нечего со всякими какашками здороваться.

Я же от этого бассейна один раз чуть не избавилась. Только-только вся эта фигня началась, мне десять лет было. И вот утро, через час выходить, ехать в эту хлоркой воняющую пыточную, а матушка в магазин вышла, а я дома. И я стала играть. Сама с собой, я это тогда любила, чтобы только твои правила, и играешь во что хочешь. Я в тот раз играла в инопланетян. Как будто я с другой планеты, прилетела на землю, хожу, со всеми знакомлюсь. И я себе на лоб налепила крышек от фломастеров. Если снять с фломастера крышку, высосать из нее воздух, а потом быстро, пока он обратно не вошел, прилепить ее ко лбу, то она сама держится. На щеке почему-то не держится, на носу тоже нет, а на лбу – как приклеенная. Короче, обалденная из меня получилась инопланетянка, как настоящая. Я взяла у мамы зеркало и смотрела в него, и сама с собой разговаривала.

Потом слышу – замок щелкает. Я крышки со лба сняла, фломики в них засунула обратно, зеркало на место, раз быстренько за стол, типа за домашку. И тут матушка. Пора, говорит, собирайся. Ах божечки ж вы мои, что, говорит, это у тебя на лбу? Ты что, на лбу рисовала?

Ну мне что – признаваться? Что я, десятилетняя кобылушка, взрослая девочка, только что была с крышечками от фломастеров на лбу? Не знаю, говорю, а что у меня на лбу, вроде ничего не было.

Матушка ахает, охает, тащит меня к зеркалу, а у меня весь лоб, конечно, в розовых кружочках.

Ой, говорю, надо же.

Матушка забегала. Чешется, говорит? Болит? Температуру заставила мерить. Потом куда-то звонила. Потом говорит: в бассейн тебе, само собой, нельзя, я тебя к врачу записала, к платному, конечно, воскресенье же, ну да что делать, у тебя же явно кожная болезнь.

Я так обрадовалась, что не в бассейн!

А потом слышу – матушка звонит Ковалихиной мамаше.

Ковалиха – это моя одноклассница, соседка по дому, и еще мы в один детсад ходили, и еще нас наши матери в одном роддоме рожали, и даже лежали там, в роддоме, по соседству, потому что родили нас в соседние дни. Меня двадцать третьего, Ковалиху двадцать четвертого. Ковалиха, в отличие от меня, очень физкультурная. Нам обеим на семилетие по велосипеду подарили. И я, помню, смотрела на этот велосипед и очень старалась улыбаться, чтобы родителей не расстроить. На фига вот мне этот велосипед! Лучше бы карандашей купили! Деньги только потратили, а их, папхен говорит, и так вечно нет. А Ковалиха была счастлива. Она на нем потом рассекала, как гонщик, и дополнительные колесики почти сразу сняла, и каталась на двухколесном. А я так и ездила с колесиками по бокам, и мне было скучно ездить. А наши м