Николай Васильевич меняет конфессию

просмотры: 4779, дата размещения: 14 декабря 2014

Владимир Шаров, "Возвращение в Египет"

Лауреатом литературной премии "Русский Букер" в 2014 году стал Владимир Шаров с романом "Возвращение в Египет". Ему же отдала предпочтение читающая молодежь, вручив "Студенческий Букер". А неделей ранее "Возвращение в Египет" принесло автору третье место и соответствующее материальное вознаграждение из фонда премии "Большая книга ─ 2014".

Владимир Шаров и члены жюри "Студенческого Букера". Финалисты "Большой книги". Фото ИТАР-ТАСС

Подобное единодушие уникально. Да что уж там ─ почти необъяснимо, поскольку читать 760-страничный мегароман трудно, а понять сложно. Владимир Шаров ─ автор не для всех. Его творческая мысль столь нестандартна, что менее талантливого писателя давно бы превратила в литературного изгоя. Чего стоит роман "Воскрешение Лазаря", обильно окропленный слезами умиления перед христианским чудом! Вот только в книге воскресает и проносится по России в ангельски белоснежных одеждах не кипрский праведник, а нарком Лазарь Моисеевич Каганович; страдания жертв репрессий автор подает как осуществленное чекистами массовое умерщвление плоти ради спасения душ. Или организация Лениным крестового похода малолетних сирот-беспризорников на Иерусалим в романе "Будьте как дети"!

Выворачивая русскую историю мясом наружу, Шаров тут же наматывает ее на колеса любви во Христе. Создает не просто альтернативную реальность, но альтернативную религию, вобравшую в новый "завет" все ужасы красного террора. Однако умудряется пройти по этому тонкому льду аки посуху: читатели, издатели и литературные награды ─ все при нем. Почему же по традиции консервативно настроенное большинство еще не слопало чудаковатого литератора? Видимо, безнадежно заблудилось в возведенном им лабиринте из философских и историософских теорий и парадоксов. Не скрою: где-то в коридорах этого лабиринта блуждаю и я. Недовольно щелкаю зубами и в то же время понимаю: не смогу я обидеть грубым критическим словом писателя с такими добрыми, мудрыми глазами.

Старец, до боли похожий на Шарова, только в залатанном армячке, со скуфейкой в руках и дорожным мешком за плечами, печально взирает и с обложки его триумфального нового романа. С первых страниц "Возвращение в Египет" обрушивает на читателя обилие разрозненных фактов и длинный перечень имен, каждое из которых претендует на место в новой "гоголиане", но не говорит ни о чем. Страница за страницей, эта какофония постепенно слагается в напев ─ затейливый и широкий, словно Днепр, до середины которого редкая птица долетит. О том, что жил на свете непростой советский гражданин Коля Гоголь (Второй). Двоюродный праправнук того самого, Первого. Был он бит жизнью и советской властью, служил матросом под началом духовного кормчего, взрастил сад в казахской степи и, разослав по свету несколько километров писем, в 90-х годах в этом же саду обрел вечный покой. Немногочисленные оставшиеся в живых адресаты эпистолярное наследие бережно собрали и сдали в архив. Архивариус был непривередлив, а внимание прочих к бумажному Колиному наследию объясняется дерзновенной мечтой, что имел при жизни покойный: дописать поэму "Мертвые души". Не ради славы и не по воле великого предка. Второй том "Мертвых душ", верил Коля, позволит кардинально изменить ход истории России. Подобные мотивы предполагают довольно суматошную духовную жизнь, за которой нам и предстоит наблюдать.

"Гоголь родился там, где два христианства — католичество и православие — давно врастали друг в друга, где братья по крови: поляки, русские, украинцы — и братья по вере — и те и те христиане — враждовали ожесточеннее, в месте, где они убивали друг друга, — и в самом деле дьявольском. Украйна, бывшая окраиной и для Польши и для России, была рождена их смешением и их ненавистью. То буйство нечистой силы, какое у Гоголя, — из его веры, что на земле нет места, где бы нечистой силе было лучше и вольготнее, чем здесь.

День рождения Гоголя по григорианскому календарю — первое апреля — точно середина между католическим и православным Благовещеньем, нутро смутного, глухого времени — времени всякой нечисти, но и та дата, где должен был бы находиться компромисс между двумя церквами. В этой мистике дат вера Гоголя, что он как мессия предназначен соединить католиков и православных, но также и безумие, и страх, и невозможность бежать от всякой чертовщины, которая искушала и окружала его. В книгах он хотел писать светлое и прекрасное, быть учителем, творцом идеального и чистого, а удавались ему карикатуры, нечистая сила во плоти, только зло удавалось ему писать талантливо, и когда перед смертью он сжег последнюю часть «Мертвых душ», это было признанием, что писать и изображать он может лишь нечистое и неправедное в людях".

Однажды у Владимира Шарова спросили, почему в его книгах нет диалогов. Писатель ответил, мол, в разговорах слишком много "воды". В "Возвращении" Шаров распорядился печатной площадью еще более скупо. Композиционно роман ─ сборник цитат из писем Гоголя Второго разных лет. Плотный поток мыслей, мыслей, мыслей, от которых у читателя быстро или вспухнет голова, или наполнится сердце.

Будет все, кроме Египта. Точнее, Египет тоже будет, но не в том варианте, который мнится офисному планктону в преддверии зимних каникул, а в его сакральном эквиваленте. Шаров проводит параллели между библейским Исходом из Египта, освобождением иудеев из рабства, и отменой крепостного права в России. Революцию и последовавшие за ней события приравнивает к скитаниям по пустыне. Щедро вплетает в канву своей философии гоголевские произведения. Мастер парадоксов, Шаров ставит все с ног на голову, а с головы ─ на попа. Чичиков у него, к примеру, не прохиндей, нашедший в законе лазейку для обогащения, а чуть ли не спаситель душ, скупающий их, чтобы прописать на Святой земле.

Размышления о Чичикове, о собственной творческой и личной судьбе, о судьбе всего советского люда связаны у Коли с осмыслением философии "бегунов" ─ секты, в которой главный герой пытается найти спасение от Антихриста, от зримо воплощенного вокруг зла:

"Капралов не любит Гоголя, хотя признает, что боком и он из бегунов. Даже считает чем-то вроде наставника, а Хлестакова с Чичиковым его учениками. Говорит, что Гоголь учил обоих на ощупь чувствовать зло, как оно сгущается. Тогда срываться и бежать. Бежать, не медля и не оглядываясь. И им, и ему было легко, покойно в дороге. Все плохое оставил за спиной, и, нигде не останавливаясь, едешь, едешь. Я спросил Капралова, что же он ставит Гоголю в вину. Он ответил, что тот мало перед чем останавливался. Намеренно поощрял Хлестакова с Чичиковым самих творить зло. Творить, не раздумывая, не сожалея, весело и артистично".

Почему же после всех побегов-исходов-скитаний мы оказались не в Земле Обетованной, а вернулись в Египет? Вопрос для героев романа особый. Гоголь-первый, по мнению Коли, не смог дописать "Мертвые души", потому что ему не довелось пройти через "тесные врата" революции в Небесный Иерусалим. Но окажется ли способным на это его потомок?

Портрет Николая Федорова. Леонид Пастернак. Владимир Шаров

Сам Владимир Шаров, по сути, в каждой книге исследует свой потенциал, как наследника другого знаменитого русского философа и писателя XIX века ─ Николая Федорова. Христианин-футуролог ─ так можно кратко охарактеризовать воззрения Федорова. Учение о Троице он соединял с верой, что человечество должно самостоятельно исполнить замысел Творца: объединиться и построить рай на Земле, упорядочить космический хаос, подчинить природные явления, научиться принимать любые формы и путешествовать в любые миры. И обязательно воскресить всех предков, вплоть до Адама, не дожидаясь Страшного суда, а силами науки, собрав рассеянные в прах тела ─ до молекулы, до атома воссоздав их такими, какими они были при жизни. Отзываясь о Федорове, Владимир Шаров подчеркивает: "Параллели между его идеями и тем, что говорили и делали большевики, иногда просто поразительны", имея в виду культ всемирного братства, нестяжательства, ответственности перед обществом, технического прогресса. А также панический страх перед любым расколом, не-единомыслием. В России ведь, отмечает писатель, до сих пор многое можно объяснить и оправдать необходимостью сохранения единства.

Умерший в 1903 году, Николай Федоров не мог попытать свои идеи в горниле революции. У Владимира Шарова возможности для синтеза большевизма и православия есть, и роман "Возвращение в Египет" ─ очередной тому пример. Можно, конечно, поспорить о целесообразности подобных игр разума. Но я давно обратила внимание: ценность абсолютно любой идеи зависит не только от ее содержания, но и от аудитории, перед которой она была озвучена. Там, где дурак услышит лишь вздор, человек, одаренный более щедро, задумается над новой аранжировкой вечных мотивов. Владимир Шаров, несомненно, ─ один из самых ярких мыслителей, способный показать историю XX века и нашего времени в неожиданном ракурсе. Однако право читателя ─ следовать по указанной траектории или предпочесть свое прочтение романа.

В "Возвращении" есть эпизод, когда Колина жена Соня в гостях видит картину, которую с нее обнаженной, 12-летней, писал ее дед-художник.

"Тонкое тело девочки оттенено тяжелой грязной работой. На одной, босая и нагая, она моет затоптанный пол, и вода, которая стекает с тряпки и с рук, почти черная… И вот уже в дверях, рассказывает Соня, она видит себя в двусмысленной позе. Большое масло, метр на полтора, в пышной золоченой раме, и все это висит на почетном месте по правую руку от письменного стола академика. На картине она стоит, выставив, буквально вперив в тебя свою попу, и чуть расступив еще утлые полудетские ляжки. Видна даже пара рыжих завитков. Дальше между длинными, почти без икр ногами такие же длинные с тонкими запястьями руки, а в сердцевину, будто в ювелирные цапки, вставлен ее круглый подбородок. К счастью, из-за ракурса он закрывает и рот с носом, и глаза. Еще ниже — мокрая, грязная тряпка, ею она возит по полу дедовской мастерской. Соня в первую минуту сильно испугалась, даже не сообразила, что по одному подбородку вместе с попой никого опознать невозможно. Тем не менее, когда геолог и Вяземский начали обсуждать достоинства работы и достоинства натурщицы, из суеверия принимать участие в их разговоре не стала, ушла".

В этом эпизоде мне пришел на ум скандально известный Эгон Шиле. При всей любви к этому художнику, если бы пришлось выбирать единственную картину для рабочего кабинета, повесила бы я одно из его "ню"? Нет. Просто есть картины, которые мне нравятся еще больше. Просто гармония художественная и гармония душевая ─ это разные вещи. То же и с книгами. Некоторые из них написаны изумительно, но я предпочитаю отложить их в сторону, не читая. Не по душе.

Чичиков и Тентетников. Илл. к "Мертвым душам" Мечислава Далькевича.

P.S. Цитаты из "Возвращения в Египет" Шарова приведены в сокращении.

Книги, о которых эта публикация 1 книга

  • №1 2013, Владимир Шаров
    0.00
    856
    Лауреат премии "Русский Букер" ─ 2014, финалист и лауреат премии "Большая книга" ─ 2014. Роман-притча, альтернативная история СССР, новый Гоголь и новые попытки написать второй том "Мертвых душ"... Читать онлайн